Говорили же мне в детстве: ученье – свет, а неученье – тьма. Но не доходила мудрость народная туда, куда надо. Вот и поплатился я однажды, как говорят, по полной программе.
В старые добрые времена (середина 70-х годов прошлого cтолетия) люди жили – не тужили. Как говорят сегодня, жили в коммунизме, которого не заметили – слава Богу за то, что есть, – и приговаривали: лишь бы хуже не было. Надо сказать, немало сегодня таких, кто с ностальгией вспоминает эти времена. Может, еще и потому, что, как поется в одной песне тех времен: «Как молоды мы были, как искренне любили»… Много было в тех далеких временах хорошего.
Один из таких народных обычаев, которые в нашем электронно-ядерном XXI веке встречаются все реже, называется «хашар». Кто не знает, что это такое, я объясню. Друзья, родственники, соседи, просто хорошие люди собираются, чтобы помочь кому-то строить дом, городить забор, штукатурить стены, закрывать крышу до дождей, копать колодец или канаву для водопровода – это и есть «хашар».
Собирались все эти хорошие люди и без всякой платы помогали осилить то, что конкретно требовало серьезных усилий. Один человек или совсем не смог бы это сделать, или потратил бы на такую тяжелую работу много дней. Можно сказать, что-то вроде народного субботника. Событие, о котором я хочу вам рассказать, произошло как раз во время хашара.
Случилось это в Душанбе. Тогда столица Таджикистана была довольно приличным современным городом. Аэропорт, вокзал, автобусы, троллейбусы, театр, музеи, учебные заведения, школы, больницы, один из самых больших в Союзе текстильных комбинатов и многое другое. Словом, всё было как у людей.
А еще в Таджикистане проживало много ссыльных немцев, которые попали в Среднюю Азию благодаря чуткой заботе партии и лично дядюшки Сталина, именем которого до середины 50-х годов и называлась столица Таджикистана. Старожилы еще долго называли Душанбе Сталинабадом. Был в Таджикистане и Ленинабад, которому позже вернули его древнее имя Худжент.
Таким образом, в Душанбе, недалеко от центрального рынка, который назывался «Зеленый базар», была большая община Евангельских Христиан Баптистов, примерно на восемьдесят процентов состоявшая из представителей немецкого народа. Вспоминая о «Зеленом базаре», мимо которого верующие постоянно проходили, направляясь на очередное служение, нельзя не упомянуть забавную историю, которая приключилась в то время с директором рынка и одним из членов общины.
Как-то в обеденное время директор базара, завмаги и другие важные лица собрались в базарной чайхане отобедать. Где-где, а на восточных базарах с этим проблем никогда не было. Среди них находился и мой дядя по линии матери, Петр Андреевич, личность в Душанбе довольно известная. Весьма развитой, начитанный, с современным кругозором и обладающий незаурядными способностями. Хотя детство его пришлось на военные годы и образования у него было всего четыре класса, он свободно беседовал с профессорами и прочим образованным народом. О некоторых из них он иногда говорил: «Ученых много, умных – мало».
Но особенно Петр Андреевич отличался своим веселым, жизнерадостным характером. Там, где он появлялся, обычно звучали смех, шутки и веселье било через край. Поэтому его часто приглашали быть тамадой на свадьбах. Это была гарантия, что свадьба пройдет весело и запомнится надолго.
Несмотря на начальное образование, благодаря своему уму и предприимчивости он сумел неплохо подняться и работал начальником снабжения города Курган-Тюбе. Это довольно крупный город, находящийся приблизительно в ста километрах от Душанбе в сторону афганской границы. Петр Андреевич был там своим человеком, его хорошо знали и охотно принимали в этих кругах.
Обед на востоке – это не просто обед. Прием пищи никогда не проходит второпях. Я уже не говорю о таких случаях, как юбилей, свадьба или обрезание. Даже несколько человек, собравшись в чайхане за одним столом, будут сполна использовать отпущенное им время, наслаждаясь едой и общением. Это время для событий, новостей и прочего. Совсем не обязательно, чтобы решались какие-то важные вопросы, как на поле для гольфа на Западе или в парной бане России. Хотя и такое бывает, поскольку чайхана на востоке – это и гольф, и парилка, и многое другое.
Словом, в тот день в отдельной комнате для важных и нужных людей в чайхане на «Зеленом базаре» собралось порядка десяти – двенадцати человек, вхожих к директору рынка в любое время. Стол был накрыт, как положено, и обед проходил, как положено, по всем правилам. Салаты, зелень, фрукты, орешки, сладости, чай и лепешки подавались с самого начала и находились на столе до окончания трапезы. Горячие блюда подавались по мере того, как народ справлялся с предыдущими. Обычно на первое была косушка шурпы или лагмана, следом – плов в больших ляганах, а далее уже для достойного завершения трапезы подавался шашлычок, самсушки и еще что Бог послал. Это весьма беглый обзор традиционных блюд на востоке, которые в своем большинстве очень и очень вкусные и которых там несметное разнообразие.
Так было и в тот день. Поглощение пищи пошло на спад, гости расслабленно пили чай, и настало идеальное время для разговоров. Здесь базаркому пришла в голову крамольная мысль: подколоть Петра Андреевича и повеселить народ. Дело в том, что Петр Андреевич несколько лет назад стал посещать общину Евангельских Христиан, народ постепенно узнавал об этом и нет-нет да и затрагивал эту тему при удобном случае.
Справедливости ради следует отметить, что стопроцентных атеистов среди узбеков, таджиков и прочих среднеазиатских народностей было очень немного. Тень красного флага и призрак коммунизма накрыли Среднюю Азию, но в душе многие руководители и лидеры в махайле оставались если не полностью верующими, то откровенно сочувствующими и придерживались народных традиций, многие из которых были так или иначе заимствованы из Корана.
По этой причине к верующим в Азии относились довольно сносно. Причина была в том, что коммунисты-атеисты из органов прессовали все религии без разбору, а подавляющее большинство местного населения держалось восточных традиций и обычаев. Таким образом, видя, что верующих христиан так же преследуют, как и их родного муллу, христиан воспринимали не как врагов-коммунистов, а как своих. Поэтому Петра Андреевича если и подкалывали в связи с его религиозными убеждениями, то беззлобно и не обидно, в большей степени из любопытства.
Так что, когда базарком стал задавать Петру Андреевичу вопрос, как говорится, на засыпку, окружающие заранее улыбались, зная его веселый, находчивый характер и то, что он сам легко мог побалагурить на любые темы.
В общем, базарком с озабоченной физиономией обратился к нему, вспомнив известную байку о верующих тех времен.
– Эй, Петька, скажи, а это правда, что у баптистов, когда вы соберетесь, вы закрываете двери, выключаете свет и каждый, кто какую бабу схватит, начинает с ней…. как это сказать… дружить туда-сюда, туда-сюда?
От обильного обеда и удачной шутки, так развеселившей его гостей, директор находился в хорошем расположении духа. Теперь была очередь Петра Андреевича отвечать, и все глаза устремились на другой конец стола. Петр Андреевич, который от души смеялся вместе со всей компанией, поставил на стол пиалу с чаем и, нисколько не смущаясь от перекрестных взглядов, сказал:
– Эркин-ака, ты сам подумай: ну что ты такое говоришь? Если всё это так, то народу у нас там было бы больше, чем у тебя на базаре!
Новый взрыв хохота сотряс стены чайханы. Если бы Петр Андреевич стал долго и нудно объяснять основы учения Библии, оправдываться и убеждать, что такого не может быть, это имело бы очень слабый, возможно даже обратный эффект. Ага, раз оправдывается, значит, что-то есть! Но часто юмор и пара остроумных фраз действуют гораздо сильнее, чем получасовое толкование.
Так и на этот раз. Абсурдность слов базаркома стала очевидной, и это подтвердила новая волна смеха. Но Петр Андреевич не останавливался на достигнутом. Когда смех стал стихать, он продолжил:
– Эркин-ака, я думаю, ты, наверное, впереди своего базара побежал бы туда.
Стены чайханы еще раз содрогнулись от хохота. Чуть успокоившись, базарком покачал головой и, вытирая проступившие слезы, сказал:
– Это правда. Я бы вас быстро нашел.
Такой был Петр Андреевич, весельчак и балагур, который мог завести народ с пол-оборота. Про таких людей и говорит пословица: «Есть народные артисты, и есть артисты из народа».
Кроме этого, благодаря живому и хваткому уму ему не было равных в Душанбе, когда собирались для изучения Библии, которую он знал в совершенстве.
Жил он на первом этаже в одном из новых микрорайонов города. Однажды, спустившись в подвал, обнаружил, что под полом гостиной кто-то (понятно, кто) прикрепил прослушивающее устройство. Нашел его Петр Андреевич, как это часто бывает, совершенно случайно. Что-то не ладилось с отоплением, и ему пришлось спуститься в подвал. Срывать прибор или заявлять куда-нибудь Петр Андреевич не стал, а со свойственным ему юмором решил подшутить. Каждый вечер, когда у него собирались гости на беседы, он громко говорил гостям, что им сегодня повезло, потому что в подвале стоит аппаратура и их голоса будут записывать и слушать важные люди.
– Но эти люди хорошие, – продолжал свою мысль Петр Андреевич. – Когда я им скажу, – они записывают. Если скажу не записывать – не
записывают. И так в ходе беседы Петр Андреевич топнет пару раз ногой по полу и громко скажет с нарочитым азиатским акцентом: «Эй, это пиши!» Через пару минут топнет еще разок и говорит: «А это не пиши!» И так весь вечер. Поэтому на изучениях Библии у Петра Андреевича было весело. Как только он скажет: «Это пиши» – «Это не пиши», взрывы смеха наполняли комнату…
Через пару месяцев Петр Андреевич опять наведался в подвал. Прослушку как ветром сдуло. Спецслужбы очень не любят, когда их проделки выплывают наружу.
Христианская община Душанбе в 70-е годы жила своей насыщенной жизнью и была очень дружной. Поэтому хашар в общине был привычен. Как я уже говорил, на одном из таких хашаров и случилась эта история.
На улице Шапкина жили три семьи из душанбинской общины: Вервайские, Пожаренко Ваня с Аней и тесть и теща Вани. Семья Вани была смешанной: Ваня – украинец, а Аня – немка. Тесть и теща у Вани были чистокровными немцами. Им шел седьмой десяток. В этих дворах бегало немало их внучат и детворы из соседних дворов, калитки которых никогда не запирались.
В этот субботний день хашар заключался в том, что у Вани во дворе надо было залить на пристройке черный потолок. Уже стояли стены, были уложены балки, застеленные сверху горбылем и уже покрытые толем. Нам предстояло залить потолок саманом – глиной, замоченной и перемешанной с соломой. Глину с соломой хорошо вымешивали, накладывали в ведра, поднимали на чердак и покрывали им черный потолок слоем около 10 – 15 сантиметров.
Приготовления для этой работы были нехитрые. Глина с соломой готовилась накануне. Обычно привозили самосвал глины и сгружали ее поближе к воротам, если нельзя было заехать во двор. Затем кучу глины разгребали, делая круг, оставляя небольшие бордюрчики по краям, чтобы не растекалась вода. В середину этого круга высыпали пару мешков соломы, заливали всё это водой и оставляли до утра.
Это типично для всех домов в Средней Азии, где в строительстве широко применяется глина. Из глины делают кирпичи и, высушив их на солнце, выкладывают из них дома, заборы и другие постройки; глиной заливают потолки, штукатурят стены. Как минимум 80 % всех домов в Средней Азии построены из такого материала. Надо сказать, что глина хорошо себя оправдывает в жаркое летнее время и в довольно холодные зимние месяцы, поскольку является замечательным термоизолятором – дешевым и эффективным.
Таким образом, в субботу утром у Пожаренко собралось человек 10 – 15 помощников. Ваня был регентом хора в Душанбе, а Аня – активной участницей и одной из солисток в партии сопрано. Эта их деятельность была, как и у всех остальных служителей церкви, как говорится, для души. Работал Ваня фотографом-портретистом. В те старые добрые времена эта профессия была востребована. Ваня разъезжал по таджикским селам и делал фотопортреты людей. Поскольку у таджиков и прочих азиатских народов дети рождались часто, то и работы у Вани всегда хватало. В то время в Азии было немало работников, которые неплохо кормились на этом поприще.
На следующий день пару человек засучивали штаны выше колен (шорты тогда не носили), брали кетмени и, босые, заходили в середину размокшей глины. Прежде чем использовать, глину надо было хорошенько вытоптать и перемешать. Кетменями переворачивали пласты глины и топтали ее босыми ногами, смешивая с соломой. Далее готовый саман накладывали в ведра или на тачки и подвозили к дому.
На крышу дома ведра поднимались очень просто. На чердаке устанавливалась балка, конец которой выступал наружу. К балке крепилось колесо, через него пропускалась веревка, на конце ее завязывался крючок, за который цеплялось очередное ведро с саманом. Человек, стоявший внизу, тянул веревку, и ведро поднималось наверх. На крыше саман принимали и относили к месту заливки, а пустые ведра отправлялись вниз за новой порцией.
За год до этого я вернулся из армии и был в очень хорошей физической форме. Турник для меня был как родной. Я легко крутил на нем все мыслимые и немыслимые кренделя. С учетом моих физических возможностей меня и поставили на это ключевое место – по веревке поднимать груз на чердак.
Ну а разравнивал саман ровным слоем по крыше тесть Вани. Это был пожилой немецкий «бюргер», немец от пяток и до макушки: немного полноватый, неторопливый, с редкими седыми волосами, с выцветшими голубыми глазами и белесыми ресницами на покрасневших веках. Одет он был по-рабочему: сапоги, в которые он заправил широкие брюки, голубенькая в клеточку застиранная рубашка и сверху – видавшая виды безрукавка. На голове была неизменная шляпа, которых у него было несколько штук, на все случаи жизни.
Итак, опа («опа» по-немецки – дедушка), опустившись на колени и разложив рядом штукатурные инструменты, разравнивал глину, которую вываливали подсобники.
Во дворе у Вани в это время была настоящая круговерть. Внуки, внучки, дети, и свои и чужие, молодежь и взрослые – все были чем-то заняты, и общее настроение хашара как праздника работы передавалось всем присутствующим. Человеку свойственно испытывать позитивные чувства, когда он делает доброе дело.
В обязанности хозяина входило заготовить необходимые материалы для стройки и угостить всех хорошим обедом. Так вот, ближе к обеду и начались мои конфузы. Все три семьи здесь были или наполовину, или полностью немецкими, поэтому малышня, стайками бегавшая по двору, часто говорила по-немецки вперемешку с русскими словами.
Хотя в школе я учил немецкий, мои познания, к стыду моему, легко укладывались в одну фразу: «Ни в зуб ногой». (Интересно: если внимательно посмотреть на эту фразу и попытаться расшифровать ее буквально, то чушь получается полная, но всем понятно! И таких фраз в «великом и могучем» хоть отбавляй. Взять, например, выражение: «Жена была страшно красивая, и муж ее ужасно любил!» Опять – если в деталях, то волосы дыбом, а в целом – благодать, дай Бог каждому.)
Забегая вперед, скажу: когда много лет спустя мы эмигрировали в Штаты, нам около месяца пришлось жить в Вене. Там я второй раз пожалел, что постоянно прогуливал уроки немецкого. Изъясняться пришлось, как в одном эмигрантском анекдоте: «Уехал внук в Америку и через пару месяцев звонит бабушке в Украину. Рассказывает ей про житье-бытье и говорит, чтобы успокоить бабулю: – Мы тут уже хорошо устроились, и по-английски я уже хорошо говорю… Только руки быстро устают». Приблизительно так общались и мы в Австрии.
Ну а первый раз об уроках немецкого я с тоской вспомнил во время этого хашара. Как уже говорилось, я только год с небольшим, как вернулся из армии, стал активно посещать церковь, готовился к крещению и изо всех сил старался быть правильным по жизни в целом.
Пока мужская половина занималась строительными делами, женщины во главе с омой («ома» по-немецки – бабушка) суетились на кухне, ибо обед надо было готовить человек на 35 – 40, учитывая детвору.
То, что «ома» – это не женское имя, а социальный статус (бабушка), дошло до меня за обедом. Но было уже слишком поздно. А получилось так. Слушая, как дети, внуки раз за разом кликали пожилую уважаемую женщину так фамильярно, просто «Ома», вся моя «правильная внутренность» протестовала.
– Вот ведь салажня дикая, – возмущался я в душе. – Ну как можно к женщине, которая им в бабушки годится, так бесцеремонно обращаться? Кто вас только воспитывал?
Ну и, чтобы показать им пример, я при всех стал кликать ее «тетя Ома»! И так до самого обеденного перерыва. Только когда мы все дружно уселись за стол, мне открыли «большой секрет» – что же это слово значит.
Было ясно, что нашу ому еще никто никогда не называл «тетя Бабушка». И я, наверное, могу гордиться, что я первый, кто додумался до такого словосочетания. Хотя, с другой стороны, я сказал правду. Ома ведь и есть стопроцентная тетя, и никак не дядя. Так что зернышко истины в моих словах присутствовало. Как я понимаю, приступы тайного смеха так и продолжались бы до самого вечера. Но здесь судьба преподнесла еще один конфуз, в который были непосредственно вовлечены противоположные стороны: ома (бабушка) – опа (дедушка). Тут уже было не до смеха, стало ясно, что дело может плохо закончиться, поэтому за обеденным столом были раскрыты карты и расставлены все точки над «і».
Напомню, что меня, как персону с самыми заметными бицепсами, поставили работать на подъемнике, затягивать тяжелые ведра с саманом на чердак. Когда пацаны опорожняли очередное ведро, они не цепляли его на крючок, а просто скидывали мне вниз. Я ловко ловил это ведро с молодецким восклицанием: «опа!».
И всякий раз, когда я ловил очередное ведро, звучало это слово. И всякий раз, когда я так восклицал (не зная, что означает ни ома, ни опа), дедушка-опа неспешно откладывал свои мастерки, вставал с колен (все это по-немецки, аккуратненько), подходил к краю крыши и, глядя вниз, спрашивал:
– Что?
Я, глядя на него невинным, чистым взглядом, отвечал:
– Ничего.
Опа шел обратно, до следующего ведра с крыши. Сейчас я не вспомню, сколько раз я «опал» за это время, но факт: это повторялось много раз. Ближе к обеду у опы уже не только веки были красными, но красными стали и глаза, как у быка, догонявшего тореадора. Когда все увидели, в кого превратился кроткий как ягненок дедушка-опа, то поняли: если медлить дальше, беды не миновать.
Короче, меня от жуткой расправы, а опу от инфаркта спас обед, на котором все встало на свои места. Сначала опа сидел по другую сторону стола и смотрел на меня, как мусульманин на свинину, но когда все стало ясно, то смех и веселье еще долго не смолкали во дворе у Пожаренковых.
После обеда я уже не кликал опу и не звал тетю ому, но эти два слова на немецком языке запомнил на всю оставшуюся жизнь.
