Этот калифорнийский город Сакраменто благодаря третьей волне эмиграции стал довольно известным в бывшем Союзе
В свое время, когда мы еще жили в СССР, мы даже не вникали в смысл этого слова – эмиграция. А зачем? Из-за «железного занавеса» гораздо легче было попасть на тот свет, в Царство Небесное, чем эмигрировать в капстрану.
Каким-то чудом и в 70-е, и в 80-е «за бугор» просачивались единичные семьи отчаянных смельчаков из евреев и немцев. Остальным
пролетариям больше «светила» тайга и колючая проволока южной Колымы, чем пальмы и теплый песочек северной Флориды.
Поэтому, когда в конце 80-х Рейган с Горбачевым договорились выпускать христиан из Союза по израильским визам и американцы дали на это дело очень приличные квоты, в Америку хлынул нешуточный поток христиан-эмигрантов. В то время практически все легко получали заветный статус беженца. Достаточно было сказать, что вы когда-то видели во дворе вашей церкви человека в милицейской фуражке, и желанный статус был обеспечен. Хотя немало было и таких христиан, по которым атеистический каток советского правосудия прокатился очень серьезно.
В конце 1989 года мы уже были в Италии, ожидая своей очереди на въезд в Штаты, а мой дядя Миша Серин еще мотал пятилетний срок за хранение и распространение Библий, которые нашли у него дома. Он был членом Отделенной Церкви, и во время обыска у него изъяли несколько сотен экземпляров Библий и христианской литературы, напечатанных в подпольной типографии. В этом плане Отделенные доставляли немало головняка гэбистам. Когда после немалых прессовок органам так и не удалось расколоть дядю Мишу и выйти на след типографии, ему пришили статью и отправили на пять лет в «места не столь отдаленные».
В Италии, где мы провели всего два месяца (рекордно короткий срок, обычно он составлял от 3-х и до 6-ти месяцев), мы писали письма с призывами освободить дядю Мишу. Горбачев тогда уже вовсю кукарекал на весь мир, что в Советском Союзе нет ни одного политзаключенного. «А как же дядя Миша»? – писали мы в Каритас и еще куда-то. Понятно, что Горбачев, может, ничего и не знал о своем тезке из далекого Ташкента. Но, как бы там ни было, в самом конце 1989 года дядю Мишу освободили без предупреждения досрочно. Может, то, что мы капнули в правильное место в правильное время, как-то повлияло. Для нас это было не так важно, главным был результат: он вернулся в семью.
Но что интересно: как ни уговаривали дядю Мишу и тетю Тасю все родственники уехать в Штаты, они так и остались жить в Узбекистане, чтобы проповедовать Евангелие.
Третью волну эмиграции в своем большинстве составляли люди самого простого сословия, в основном из небольших городов и сел. Я
не имею в виду евреев. Их также немало приезжало в Штаты в 90-е годы. Чуть позже ситуация выровнялась, особенно когда стала разыгрываться лотерея Гринкард.
Как известно, история эмиграции в Америку из России насчитывает три основных волны. Все они имеют свои особенности. Первая волна массово началась после революции 1917 года. Из тех, кто успел бежать из России от большевиков, немалому числу посчастливилось уехать в Америку. В 90-х годах мы часто встречали здесь их внуков и правнуков, которых уже нельзя было
отличить от обычных американцев. Только когда они узнавали, что мы приехали «оттуда», то вспоминали, что их дедушки или прадедушки тоже бежали «оттуда» в свое время. Русский язык почти все (за редким исключением) уже не знали, и лишь некоторые из них с трудом и диким акцентом могли произнести два-три слова, типа «бабущка» или «пирожщки» (с ударением на второй слог). Представьте себе: прошло всего каких-то 70 – 80 лет – и всё! От славянского у славян не осталось ничего. Они полностью растворились в среде, в которой оказались. Правда, в той же степени это касалось и других национальностей.
(В этом смысле изумляет история израильского народа. Две тысячи лет этот народ был рассеян по всему лицу земли. По разным странам, континентам, культурам, языкам, народам, обычаям, традициям и т. д., и т. п. Две тысячи лет! И вот в 1948 году образуется Государство Израиль. И всё на месте! Язык, культура, религия, обычаи, традиции – всё так же, как и две тысячи лет назад. По факту – это просто демографическое чудо из чудес! И объяснить его нельзя ничем иным, как только прямым участием Провидения Божьего в их судьбе и явного исполнения библейского пророчества о том, что Бог в конце веков соберет Свой народ из рассеяния).
Вторая волна эмиграции – это время сразу после Второй мировой войны. Как мы выяснили уже по приезде, эта волна шла с двух направлений. Один поток был из Европы, в основном из Германии: пленные солдаты и мирные жители, которые уцелели в нацистских лагерях, молодежь, угнанная на работы в Германию. Но были еще и те, кто по состоянию здоровья не был призван в Красную Армию, по каким-то причинам не смог (или не захотел) эвакуироваться вглубь страны (как известно, в начале войны немцы наступали очень быстро) и остался на оккупированной территории.
У нас в церкви в Брайте (пригороде Сакраменто) был старичок Кузьма Романович. Родился он в Украине и достиг тогда уже среднего
возраста, а в армию не был призван по причине врожденной проблемы с ногами. У него было шестеро детей, мал мала меньше, и работал он сапожником. Когда пришли немцы, он так и продолжал сапожничать в своей лавке. Хочешь не хочешь, а кормить семью надо было в любом случае. Немцы его не обижали, и естественно, что в его мастерскую заглядывали и солдаты вермахта. Когда немецкая армия покатилась назад, он попрощался с женой, с детками и ушел в Германию, прекрасно понимая, что его здесь
ожидает за то, что он «сотрудничал» с немцами, подшивая их сапоги. Из Германии он какими-то путями сумел добраться до Америки. Около 30 лет он жил одиноко и надеялся на перемены, которые бы позволили ему вернуться в семью. Только потеряв всякую надежду, женился здесь на одной вдовушке, тоже из эмигрантов. Умер он в конце 90-х, так и не увидев больше своей семьи.
У нас был и дед Тимофей. Похожая судьба: война, ранение, плен, нацистские концлагеря и Америка. В отличие от Кузьмы Романовича, дед Тимофей оставался одиноким до самой смерти. Нам он запомнился тем, что постоянно вслух молился о Президенте, Конгрессе, Сенате и просил ниспослать на них мудрость и благословение. Еще он никогда не забывал благодарить Бога за то, что ходит своими ногами и его не надо «переворачивать». Жил он на соседней от церкви улице в очень маленьком домике. Машины у него не было, и он везде ходил пешком с коляской из какого-то магазина. Таким образом, для деда Тимофея ходить своими ногами было критически важно, поскольку ухаживать за ним было некому. Интересно, что или по его молитвам, или так получилось, но до самого последнего дня дед Тимофей был на своих ногах.
Еще одна часть второй волны эмиграции хлынула в Штаты из Китая. Живя в Союзе, мы, как говорится, ни сном ни духом не знали, что в
30-е годы десятки тысяч славян бежали в Китай через Киргизию и Казахстан, спасаясь от голода и репрессий. Граница СССР в то время была полупрозрачной и охранялась нарядами солдат Красной Армии, которые несколько раз за ночь проходили дозором. Время между их проходами беглецы использовали для перехода в Китай.
Решение это было не для слабонервных. Беглецы подвергали себя смертельной опасности. Но страх голодной смерти заставлял людей
идти на риск, потому что смерть от голода была не намного лучше, чем гибель от пуль красноармейцев. Как вы понимаете, в те старые недобрые времена системы GPS еще не существовало, и только одному Богу известно, как люди передавали друг другу информацию и находили дорогу. Добравшись до далеких селений вдоль границы, надо было еще найти проводника из казахов или киргизов, которые за определенную плату, рискуя и своей жизнью, соглашались провести очередную группу в соседнюю страну. Порой приходилось по нескольку дней прятаться в степи около границы и ждать своего момента.
В 1989 году по приезде в Брайт мы две недели прожили у одной пожилой одинокой женщины из китайской эмиграции. Ее звали тетя Шура Локтева. Когда ее семье удалось перейти границу, она была еще совсем молоденькой девушкой. «Сразу перейти не получилось, – рассказывала она. – Была какая-то необычная активность у пограничников, и пришлось остаться в степи еще на день. В следующую ночь все повторилось, пришлось остаться до следующего дня. Такого страху мы тогда натерпелись…
Была поздняя осень. Группу нашу составляли четырнадцать человек. С нами были маленькие дети. Самой младшенькой было около десяти месяцев. С детьми было еще труднее. Нельзя было издавать ни звука, нельзя было разводить огонь, и мы старались лежать тихо в нашей неглубокой ложбине.
Мы были не готовы к тому, что придется так долго ждать, запаса воды у нас почти не осталось, и мы берегли ее для детей. Некоторые
взрослые, не в силах терпеть жажду, пили свою мочу. Что мы пережили тогда, трудно описать словами. Это было время между жизнью и смертью. Наконец на третью ночь проводник сказал, что сегодня можно идти. Он привел две лошади, мы погрузили на них вещи, а копыта лошадей обернули кусками кошмы. Детей напоили кукнаром, чтобы они заснули и не выдали нас криком. (Кукнар – это сухие маковые коробочки, из которых собрали опиум, а коробочки высушили. Такие коробочки на Востоке заваривают как чай, и там еще остается достаточно много дури.)
Граница шла по неглубокой реке, которую мы перешли вброд. Затем по руслу небольшого ручья стали двигаться вглубь Китая. Ручей был очень маленький, воды в нем было, может, по щиколотку, и мы еще с километр шли по воде, опасаясь погони с собаками. Это была не пустая предосторожность, поскольку с китайской стороны границу не охранял никто и никак. Были случаи, когда погранцы спокойно заходили на территорию Китая и арестовывали беженцев. Шли мы долго, и наконец проводник сказал, что здесь мы уже в безопасности и можно расположиться на отдых. Но тут судьба приготовила нам еще одно испытание. Уже забрезжил рассвет, мы стали снимать с лошадей наши вещи, и вдруг… О Боже! Мы видим, что потеряли нашу маленькую сестренку Валю. Ей было всего десять месяцев, ее также напоили опиумом, спеленали и положили в хурджум на лошадь вместе с вещами. И вот в темноте, пока мы, затаив дыхание, переходили границу или когда уже пробирались вверх по этому ручью, она где-то выпала из хурджума. Никто не заметил, где и как это произошло.
Мама плакала, и у всех на глазах были слезы. После всего пережитого, когда мы уже получили желанную свободу, после того, как три последних дня мы балансировали между жизнью и смертью, случилось такое горе. Обессиленные от пережитого, измученные нечеловеческим напряжением сил, мы едва стояли на ногах и не знали, что теперь делать. Идти кому-то обратно и искать малышку почти наверняка означало попасться на глаза погранцам и уже никогда не вернуться. Ближе к границе лес, надежно укрывший нас от посторонних глаз, был очень редкий и хорошо просматривался с другой стороны.
Проблема еще была в том, что мы не знали, где эта малышка выскользнула из хурджума: то ли когда мы крались к границе, то ли когда
переходили вброд речку, или когда уже шли по ручью на китайской стороне.
Что же делать? Жалко было до слез нашу маленькую. Каждый винил себя, что не досмотрел, не проверял по дороге хурджумы, особенно казнили себя папа с мамой. Все понимали, что с каждой секундой шансов остаться в живых у нашей Валечки оставалось все меньше. Здесь папа говорит нам: «Располагайтесь на отдых, а я побегу по ручью и поищу ее. Думаю, мы ее выронили где-то уже на этой стороне. Когда мы переходили границу, я посматривал за лошадьми, и, по-моему, ничего не падало в воду. Я очень осторожно проверю ручей до границы и постараюсь не попасться на глаза пограничникам».
Наш проводник стал отговаривать папу, говоря, что он может погубить всех нас.
– Даже если сюда не придут солдаты, если тебя арестуют, что будет делать твоя семья на чужбине? – говорил он. – Если ты не вернешься, погибнет твоя остальная семья, и малышку ты не вернешь, если она упала в воду.
Такой выбор стоял перед нашим папой. Мама и все мы, дюжина пар глаз, смотрели на него, каждое сердце обливалось кровью от жалости и любви к малышке. Однако, с другой стороны, реальность была такой: сейчас мы можем потерять еще и папу. Это был страшный выбор.
Но у папы колебаний не было.
– Я верю, – сказал он, – если Господь, по нашим молитвам, сохранил нас и довел до этого места, Он не допустит, чтобы я погиб здесь. Но
если я не попытаюсь найти ее, я до конца своих дней не прощу себе, что по малодушию своему не сделал все, что в моих силах, чтобы спасти нашу малышку. Молитесь за меня, и да поможет мне Господь. С этими словами он торопливо зашел в русло ручья и скрылся между густыми кустарниками.
Сказать, что мы склонились на молитву, будет очень далеко от истины. Мы просто рухнули на землю – кто на колени, кто просто упал на свое лицо; кто сидя, кто лежа, мы стали вопиять к Богу о спасении папы и Валюшки. Расстелив свой коврик, наш проводник также стал молиться на своем языке. Громко говорить было нельзя, но наши сердца горели молитвами. Я думаю, не каждый день стены церквей слышат такие пламенные молитвы.
Некто хорошо сказал: «Вокзалы часто видят больше искренних поцелуев, чем ЗАГСы, и стены больничных палат порою слышат больше
искренних молитв, чем церковные стены». Так и в нашем случае: вставшая во весь рост беда зажгла наши молитвы настолько, что, кажется, я больше никогда так не молились. Я лежала на земле, и мне казалось, что около моей головы стояли ноги нашего Господа. В подобных случаях слетает вся показная шелуха с сердец, и человек остается один на один с Богом. Мы всем своим существом, сердцем, разумом приникли к Тому, Кто мог спасти нас, и папу, и нашу сестричку.
Когда Валюшка была рядом, все воспринималось буднично. Есть сестренка, славная, подрастает, она была вчера, она есть сегодня и будет завтра. Это воспринимается людьми как само собой разумеющееся. Но сейчас, когда мы понимали, что или наша девочка спасется, или мы ее больше не увидим никогда, молитва была общим криком души о помощи свыше.
Редкий снежок, который начал падать еще при переходе границы, к большой радости нашего проводника, превратился в хороший снегопад. Это означало, что, даже если мы оставили какие-то следы, их уже нельзя будет увидеть. Мороза практически не было, может, один или два градуса, и крупные хлопья снега опускались на землю. Нас это радовало еще и потому, что посторонним людям увидеть папу издалека было уже невозможно.
Каждая минута тянулась, как вечность. Трудно было сказать, сколько времени прошло с теx пор, как папа ушел вниз по ручью. Часов у нас не было; стало уже совсем светло от наступившего дня и от обильно покрывшего все снега. Младшие дети, обессиленные переходом, уснули прямо на подстилках, и свежий снег запорошил их, как одеялом.
И здесь свершилось чудо! В русле ручья из снежной пелены показался папа, держа в руках сверток с нашей маленькой Валечкой. Описывать сейчас те чувства, ту радость, которая охватила нас, – бесполезно. Скажу, что никогда больше мы не испытывали такой радости в своей жизни. Я не могу вам передать и сотой ее доли. Мы готовы были восклицать так, чтобы было слышно до края вселенной, но могли радоваться только шепотом. Граница была в каких-то полутора километрах от нашего места, а у собак слух очень чуткий.
Папа тем временем, задыхаясь от счастья, рассказал, что нашел Валечку где-то на полпути до границы. Ручей был очень мелкий, небыстрый и довольно извилистый. И вот на одной из этих извилин, по-видимому, когда лошадь поворачивала, она зацепила хурджумом за ветку, и Валюшка выпала. Опиум еще продолжал действовать, поэтому она на заплакала и продолжала спать. (Когда в 1989 году наша семья приехала в Калифорнию, та самая Валечка, спасенная из ручья, уже много лет была кассиром нашей церкви в Брайте. – Прим. авт.)
На этом закончились наши мучения на границе, и уже через несколько дней мы были в Кульдже. Этот город был одним из центров славянских беженцев в Китае. В свое время там обосновались несколько десятков тысяч человек, бежавших от голода и сталинских репрессий. Если бы после Второй мировой войны Китай не «покраснел» и не стал коммунистическим, то, скорее всего, там и поныне была бы большая славянская колония.
За десять с небольшим лет наши люди там неплохо поднялись. Открылось много бизнесов,
мельницы, пекарни, мелкие производства, фермерские хозяйства, школы, церкви и т. д. Но приход к власти коммунистов все изменил, и нам пришлось искать спасения в очередной эмиграции. Это было длинное и опасное путешествие через весь Китай в портовый город Шанхай.
Оттуда люди уезжали в разные страны мира. Самым желанным местом были США, но попасть туда прямо из Шанхая удавалось очень
немногим. Поэтому большинство славян ехали в Южную Америку: Аргентина, Парагвай, Бразилия и другие страны.
Принимали беженцев также и Филиппины. Прошел слух, что с Филиппин легче было перебраться в Америку, и наша семья с группой
около семидесяти человек решили пойти этим путем. Кроме того, из Шанхая уже уходили последние корабли, и, спасаясь от солдат Красной китайской армии, мы готовы были ехать куда угодно, лишь бы не остаться под властью коммунистов. Таким образом, времени на раздумье и на какой-то особый выбор у нас практически не было. Никто не давал никаких гарантий, что будет с теми, кто собрался эмигрировать, когда армия Мао Цзэдуна овладеет Шанхаем.
Время подтвердило правильность нашего выбора. Через полтора года пребывания на Филиппинах стараниями одного русского пастора, которому несколькими годами ранее посчастливилось уехать в Америку прямо из Шанхая, мы получили разрешение на въезд в Соединенные Штаты. Имя этого пастора – Петр Амегин-Шелохвостов».
С уверенностью можно сказать, что практически каждый человек из второй волны эмиграции прошел через тяжелейшие испытания. Это тысячи душераздирающих историй, в чем-то схожих, в чем-то разных, – о страданиях, страхе и боли.
Даже приехав в Америку, эти люди должны были много работать, чтобы иметь средства к существованию. Многие из них могли часами
описывать свои мытарства. Видя, что нам, как беженцам, давали неплохие пособия, они с затаенной завистью рассказывали нам о тяжелой работе, которую им приходилось делать, чтобы добывать хлеб насущный. В то время они не имели никаких пособий, на все надо было зарабатывать. Хотя и упоминали при этом, что много продуктов можно было получить бесплатно, а на пять долларов (дневная плата в 50-е годы) можно было загрузить полную тележку продуктов в супермаркете. В 90-е все уже стоило в разы дороже.
Третья волна, апогей которой пришелся на 90-е годы, продолжается и поныне. До середины 1990 года в Америку ехали через Вену и
Рим. В Австрии и Италии те, кто ехал в Америку по израильским визам, были на гособеспечении. Америка оплачивала пропитание и жилье. Но это касалось только тех, кто направлялся в Штаты или в Израиль. Кто хотел ехать в Канаду, в Австралию и другие места, должны были оплачивать все из своего кармана.
После середины 1990 года в Штаты уже ехали напрямую и с паспортами. До этого времени власти СССР заставляли эмигрирующих отказываться от гражданства (стоило это 700 рублей – немалые деньги по тем временам). Нужно было сдавать паспорта, дипломы, военные билеты, трудовые книжки, а на руках оставался только маленький листочек бумаги, размером с ладонь, – израильская виза. Тем, кто получал эту визу, сообщалось, что при пересечении границы Советского Союза они автоматически теряют гражданство СССР.
Калифорния привлекала высокими пособиями, многочисленными программами помощи и сравнительно недорогим жильем. В городах на побережье океана, таких как Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сан-Хосе, Сан-Диего, проживание было на порядок дороже, и поэтому Сакраменто начала 90-х был идеальным городом для новых эмигрантов.
Полтора часа езды в Сан-Франциско в одну сторону, два часа езды до Лейк-Тахо и Невады в другую, недорогое жилье, а также море разных пособий и льгот для приехавших по статусу беженца. (В то время по этому статусу приезжало большинство.) В Калифорнии были идеальные условия для учебы: школы, колледжи, университеты. Если ты брал Full Time (полная загрузка), то тебе еще оплачивали все юниты, книги, паркинг, талоны на еду. Если были дети, то оплачивали и детский садик. В общем, все мыслимые льготы. Только что на дом за тобой не приезжали, чтобы привезти тебя в колледж!
Удивляло здесь поначалу очень многое. Помню, как, глядя по сторонам, мы невольно повторяли фразу: «Ну, молодцы! Как правильно сделали!» Еще одно было удивительным: тебе везде верили на слово. В самых серьезных офисах, в школах и других местах, когда заполняли какие-нибудь документы, анкеты, заявки на пособия, у тебя не просили предъявить паспорт или какое-то удостоверение. Очень многое записывали просто с твоих слов. Единственное – почти везде был нужен номер твоей социальной карточки, но люди быстро заучивали его наизусть, и карточку показывать было не обязательно.
По приезду мы также удивились, что столицей Калифорнии был город Сакраменто. Это не самый большой город Калифорнии. Лос-Анджелес, Сан-Франциско и другие города гораздо крупнее Сакраменто. Мы хорошо помнили, что в Союзе столицами обыкновенно становились самые крупные и развитые города. Москва, Киев, Ташкент, Минск – это были города-миллионники. Столица так столица! Но затем постепенно мы узнавали, что в очень многих штатах здесь существует такая же традиция – столицы находятся в гораздо менее населенных городах.
Своей историей Сакраменто во многом обязан временам «золотой лихорадки». Когда в Эль-Дорадо на Американ-Ривер нашли золото, в
Калифорнию хлынул поток золотоискателей со всей Америки и из других стран. Новые и новые партии прибывали в Сан-Франциско и по реке Сакраменто плыли до города с тем же названием. Далее уже на лошадях уходили вверх по Аме-
рикан-Ривер в предгорья Сьерра-Невады, где и находились золотые прииски.
Сакраменто в то время стал перевалочной базой. Намытое золото счастливчики привозили в город и сдавали в банки, которые росли
как грибы. Интересно, что за унцию золота в то время платили 18 – 20 долларов, а сейчас унция оценивается как минимум в 1 200-1 300 долларов. Такое вот инфляччо-девальваччо.
Сегодня Сакраменто – это большой современный город с населением более миллиона человек, включая пригороды, которые тесно
срослись с основным городом. Здесь, в Штатах, такое сращивание мы видим сплошь и рядом. В Лейк-Тахо, например, граница Калифорнии и Невады проходит по середине городской улицы. Одна сторона улицы – Калифорния, а другая – Невада. Туристам из Калифорнии, чтобы сделать фото в Неваде, достаточно просто перейти на другую сторону.
Еще один немаловажный фактор серьезно повлиял на развитие города. Дело в том, что в Сакраменто пересекаются две трансконтинентальные трассы. 80-й Фривэй пересекает Америку с Запада на Восток. Начинается он в Сан-Франциско и заканчивается в Нью-Йорке. Перпендикулярно ему проходит 5-й Фривэй. Начинается он в Сан-Диего, у границы Мексики, и, проходя все три западных штата, доходит до Канады.
Поэтому для эмигрантов третьей волны в Сакраменто имелось много плюсов. Например, климат, в котором выделяются всего три времени года: весна, лето, осень (зима в Сакраменто существует только в календарях), недорогое жилье, обилие работы, различные пособия и много других приятных мелочей.
Кроме того, здесь уже были две Русские Православные Церкви и две Русские Баптистские Церкви. Всё это, вместе взятое, произвело эффект «снежного кома». Если в середине 80-х годов XX века русских баптистов и православных насчитывалось в сумме около двухсот человек, то сегодня в Сакраменто и окрестностях проживает, по разным подсчетам, от 200 до 250 тысяч русскоговорящих из бывшего Союза.
Сегодня в Сакраменто есть 104 славянские церкви, и некоторые из них довольно крупные даже по американским меркам (до 5 тысяч
членов). Хорошо организована славянская диаспора. Есть свое радио, телевидение, газеты, журналы, магазины, агентства, школы, детские садики, море всяких бизнесов, некоторые из них довольно серьезные, с оборотами в десятки миллионов долларов.
Славянское население Сакраменто продолжает расти, и по этому поводу я недавно услышал прикольный анекдот: «Сакраменто. 2050 год. По улице едет патрульная машина. Вдруг видят: на тротуаре лежит пьяный. Остановились, подошли, проверили карманы, заглянули в бумажник, и один полицейский говорит другому: “Петро, дывысь, яка чудна фамилия: – Джонсон!”»
Через Сакраменто прошел большой поток эмигрантов третьей волны, которые затем растеклись по другим городам. Много славян уехало в соседние штаты – Орегон, Вашингтон, Неваду. Поэтому Сакраменто по праву называют столицей эмиграции третьей волны.
Известно также, что Калифорния является Меккой для туристов. Лейк-Тахо, Юсемити, парк Гигантских Секвой. (Некоторые деревья в этом парке старше царя Соломона и имеют высоту более ста метров. Это единственное место на земле, где они сохранились.) Около Сан-Франциско – известная на весь мир винодельческая долина Напа. Лос-Анджелес, Голливуд, Диснейленд, лучшие в мире аквариумы в Сан-Диего и в Монтерее, «Глендейл Мемориал Парк», где находится самая большая картина в мире, городок Эль-Дорадо, Хрустальный собор в Лос-Анджелесе и т. д. и т. п.
Перечисление всех «злачных мест» займет еще много времени, а чтобы посетить все эти места, вам надо прожить в Калифорнии несколько лет. О существовании одного из таких мест мы узнали, уже приехав в этот благословенный Богом край. Надо сказать, что, собираясь в Штаты, мы обладали очень скудной информацией об этой стране. И в этом нет ничего удивительного. В доперестроечном СССР информации о западном мире было очень мало, и в основном она была негативная. Помню в одном из журналов разрывающий душу рассказ «Красные Башмачки». Там злые капиталисты хотели обидеть маленькую, бедную, добрую негритянскую девочку. Знали мы названия нескольких городов; знали, что Америка делится на штаты, и, может, еще что-нибудь по мелочам.
Мы уезжали в Штаты из Узбекистана, и нам было легче это делать, потому что там уже стало «пахнуть жареным». Начались кровавые стычки между турками-месхетинцами и узбеками. Все сомнения развеял начинающий полыхать Таджикистан. Никто не знал, что будет дальше. Хотя война в Афгане закончилась, уровень жизни продолжал падать. В Ташкенте многие продукты давали уже по талонам.
Но для христиан важнее было то, что наших единоверцев продолжали сажать в тюрьмы. Имела место откровенная дискриминация на
учебе, на работе. Если ты не комсомолец, твои шансы поступить в институт или университет были равны нулю. Верующим дорога к высшему образованию была закрыта. Даже если ты получал диплом о высшем образовании (некоторые учебные заведения можно было закончить заочно), то выше начальника котельной подняться было нереально.
Итак, приехав на нашу новую землю, мы стали открывать для себя новые горизонты. Интересно, что, когда собирался за «бугор», в страну, находящуюся на другой стороне планеты, у меня возник вопрос: а какая там земля? Я никогда не занимался фермерством, если не считать того, что с малых лет каждое лето мне приходилось много времени проводить на пасеке со своим дедушкой Гришей. Пчелы были у всех наших родственников. Это было хорошим легальным подспорьем семейному бюджету. Но вот такой странный вопрос: «Какая там земля?» – почему-то был у меня до самого приезда в Америку.
Наш самолет прилетел в Сакраменто около десяти часов вечера. Нас встретили верующие из Брайтской Церкви, и мы на две недели поселились у тети Шуры Локтевой, которая много рассказывала нам о своей эмиграции.
Мое первое утро в Америке запомнилось одним очень характерным эпизодом. В Брайте росло много ореховых деревьев. Мы приехали
туда в конце ноября, и это был сезон созревания грецких орехов. У тети Шуры, у ее соседей и у многих жителей Брайта во дворах росли ореховые деревья. Было, может, часов 8 – 9 утра, и я первый раз вышел на американскую улицу. Осматриваясь, я увидел, что буквально в двадцати метрах от нашего двора тротуар и обочина дороги усыпаны грецкими орехами.
На улице не было ни души. Подойдя поближе, я поднял с тротуара пару орехов и, раздавив их руками, отведал содержимое. Классные орехи – свежие, спелые. Я подумал: «Как же радуется хозяин дома такому обильному урожаю!» Едва я успел проглотить свою добычу, как со двора вышел мужчина с метелкой и совочком в руках. Мы поздоровались, и он стал сметать свой обильный урожай в одну кучу вместе с листьями и мелкими ветками. Ну, думаю, сейчас он соберет все вместе, а потом отсортирует орехи от листьев. Но не тут-то было.
Дальше меня ожидало первое потрясение. Собрав все в большую кучу, он выкатил бак для мусора и… – о, ужас! – стал все это богатство широким совком загружать туда. Орехов там было, самое малое, килограммов пять, если не больше. Это были не пропавшие орехи – я только что их попробовал. Но вот все они летят прямо в «гарбич». Объяснить это сам себе я не мог, как ни старался, а только остолбенело смотрел, как последние порции орехов исчезают в мусорном баке. Думаю, если бы кто-то сфотографировал меня в этот момент, была бы очень запоминающаяся фотка.
Это было наше первое знакомство с Америкой как со страной всеобщего изобилия. Позже один знакомый американец говорил, что Америка производит и завозит в страну товаров в семь раз больше, чем ей это необходимо. В дальнейшем мы не раз убеждались в правоте его слов. Когда я с вытянутым лицом зашел в дом и рассказал тете Шуре о том, что я только что лицезрел, она рассмеялась и сказала: здесь все так делают. Сидеть и чистить орехи нет ни времени, ни желания, поскольку в магазине ты купишь их очищенными, упакованными и очень недорого. Зачем бить себе молотком по пальцам и ковыряться в скорлупках, если все это будет у тебя на столе в любое время.
Слушая тетю Шуру, я невольно вспомнил забавную историю про Америку: русский и американец заговорили о клубнике. Русский говорит: «Когда в середине мая на базарах у нас появляется клубника, мы ее закатываем в банки на целый год». Затем он спрашивает американца: «А когда у вас появляется клубника?» Тот отвечает: «В 6 часов утра». Конечно, после талонов на продукты и полупустых полок в магазинах то, что мы увидели в Америке, было хоть и ожидаемо, но все же шок мы пережили немалый, как и после этих орехов.
Так день за днем мы знакомились со страной. Почти всё, с чем мы соприкасались, было для нас новым. Язык, культура, законы, обычаи… Мы будто заново родились, и нас надо было учить жить на земле. Огромной отрадой было то, что американцы очень доброжелательно относятся к новым эмигрантам. Видимо, дело в том, что все в Америке (кроме коренных жителей-индейцев) тоже эмигранты в разных поколениях.
Теперь время вернуться к рассказу об одном весьма знаковом для славян месте, о котором мы узнали уже в Калифорнии. То, что русские когда-то владели Аляской, мы знали еще из истории, но что русские в течение нескольких десятков лет владели довольно приличной территорией в Калифорнии, – это было для нас открытием. Называется это место Форт Росс, или Русская Крепость. Сейчас оно является частью территории Национального Парка Калифорнии.
История эта началась в 1812 году, когда после долгих поисков Русско-Американская Компания купила у индейцев племени Кашайа-помо большой кусок земли на берегу Тихого океана, в 80 километрах севернее Сан-Франциско. По некоторым данным, за это индейцы получили три одеяла, три пары штанов, два топора, три мотыги и несколько ниток бус.
Так возникла самая южная русская колония в Северной Америке. Создавалась она как сельскохозяйственное поселение для снабжения Аляски продуктами питания. До сих пор окрестные места носят названия, сохранившиеся еще с тех времен. Залив Бодега раньше
назывался заливом Румянцева. Неподалеку протекает речка, которую поселенцы назвали Славянкой, сейчас ее называют Русская речка (Russian River). Неподалеку есть небольшой американский городок под названием Севастополь. Ну и, конечно, центр внимания туристов – сама крепость. Ее бережно реставрировали, сохранив оригинальное расположение построек, а единственным строением, оставшимся с тех времен, является дом последнего русского коменданта Ротчева.
Очень скоро крепость Росс стала основательным поселением. Русские умельцы построили ветряные мельницы, склады, пекарни, кузницы, бани, винный погреб, делали мебель, двери, рамы, телеги, колеса, бочки, обрабатывали железо и медь, посадили фруктовые сады, виноградники, строили корабли и продавали их испанцам. В заливе Румянцева был построен порт, в котором товары загружались на корабли. Были созданы три фермы (ранчо), где разводили скот.
В 1841 году поселение перестало быть рентабельным, и его продали американскому предпринимателю Джону Саттеру.
Каждый год Форт Росс посещает около 150 000 человек. Происходят разные культурные события, наиболее значительным из которых
является День культурного наследия. Проводит этот праздник каждый год в последнюю субботу июля русская община Калифорнии. В программу включены православная литургия, стрельба из старинных ружей и пушек, выступления музыкальных и фольклорных коллективов. Готовят борщи, пекут блины, кругом одетые в старинные русские наряды женщины и мужчины, детей и взрослых учат вязанию, вышиванию, плетению корзин и лаптей… В общем, впечатлений после этого праздника у людей хватает надолго.
Как новоиспеченные жители Калифорнии, мы с большим интересом ездили во многочисленные парки нашего Штата. Форт Росс мы полюбили сразу. От Сакраменто ехать туда около четырех часов. Проезжаешь Санта-Розу, затем Севастополь, далее вдоль Рашен-Ривер до залива Бодега, и там уже рукой подать до самой крепости. С началом третьей волны эмиграции количество посетителей Дня культурного наследия значительно увеличилось, и приезжать надо было пораньше, чтобы занять удобные парковки.
Была последняя суббота июля 1997 года. Наша группа из пяти автомобилей, в которых поместилось около двадцати пяти человек, приехала на этот праздник. Добрались без проблем и скоро растворились в пестрой толпе участников и туристов.
В нашей компании был и патриарх семьи Мысиных – Сергей Александрович. Ему уже перевалило за восемьдесят, но он наравне с молодыми не упускал случая поехать на природу. Особенно любил горы. Любые. В горах он, несмотря на возраст, мог одолеть любые тропы. Пятнадцать – двадцать километров были для Сергея Александровича нормой жизни. Худощавый, подтянутый, он уже более сорока лет не употреблял никакого мяса, но рыбу уважал.
Этот День культуры благодаря Сергею Александровичу все присутствующие запомнили надолго. Ни до, ни после такого в Форт Росс не
бывало. Расположенная на берегу Тихого Oкеана крепость огорожена со всех сторон четырехметровыми стоящими вертикально брусьями из секвойи. Между крепостью и океаном простирается довольно просторная поляна, метров на двести пятьдесят, а затем начинается обрывистый склон к воде. Нельзя сказать, что склон ужасно крутой, но неопытному человеку легко можно кувыркнуться вниз и покалечиться.
Гулянье было в самом разгаре. Сергей Александрович походил по крепости, послушал музыку, отведал русских щей и решил немного
проветриться. Неспешно пройдя поляну, он постоял у обрыва и потихоньку спустился вниз к океану. Пробыв там еще некоторое время, он так же неспешно стал подниматься вверх по склону. Одолев около половины пути, он вдруг услышал сверху громкие голоса на английском языке.
К сожалению, английский язык Сергей Александрович за это время выучить не смог. Поэтому недоумевающе смотрел на группу встревоженных американцев, которые что-то кричали ему сверху и жестикулировали. По всей видимости, они, как и Сергей Александрович, вышли подышать свежим океанским бризом. И, подойдя к берегу, увидели на середине обрыва беспомощного, как им показалось, дедушку, который, конечно же, по неосторожности упал вниз, и теперь старается выбраться.
Сергей Александрович подумал, что он, наверное, нарушил какие-то правила. Может, вниз спускаться нельзя было без разрешения. Нерешительно он пытался продолжить подъем, но как только он делал несколько шагов, американцы сверху начинали усиленно
что-то кричать и махать руками. Сергей Александрович возвращался на прежнее место, и крики сверху стихали. Так он несколько раз пытался подняться, и всякий раз крики и жестикуляция заставляли его возвращаться на то же место.
Тем временем про эту драму узнали в крепости. Музыка, представления – все остановилось, и народ хлынул к краю поляны, осознав, что случилось что-то ужасное. Побежала к берегу и наша группа, слыша на ходу обрывки разговоров: «Да, упал с обрыва… нет, кажется, еще дышит…».
Протолкнувшись к краю обрыва, мы остолбенели: это же наш дедушка стоит там и испуганно смотрит по сторонам, не понимая, чего
от него хотят. Толпа растет с каждой минутой, и все больше и больше людей машут руками и кричат: «Донт мув! Донт мув!»
(Не двигайся! Не двигайся!).
Тут Сергей Александрович, вконец перепуганный и смущенный, увидев своих дочерей и зятьев, стал спрашивать, что ему делать. Девчонки стали кричать ему: «Папа, не двигайся! Папа, не двигайся!» Американцы подхватили и тоже стали кричать: «Папа, донт мув! Папа, донт мув!» В общем, переполох получился немалый.
Видя, что дедушка не на шутку перепугался, наш зять Василий осторожно спустился к Сергею Александровичу, чтобы поддержать и помочь ему выбраться. Когда он стал спускаться, толпа замерла, и как только он добрался до дедушки, весь берег взорвался аплодисментами в адрес Василия за такой героический поступок. Но едва Василий с Сергеем Александровичем стали подниматься, весь берег опять взорвался криками «папа, донт мув!». Теперь уже и Василий не мог понять, чего от них хотят.
Оказывается, сердобольные американцы с перепугу уже вызвали спасателей, и с минуты на минуту должен прилететь вертолет с бригадой спасать нашего дедушку. И в самом деле, буквально через пару минут все услышали характерное стрекотание, и над нашими головами стал кружиться вертолет, из открытой двери которого виднелись фигуры спасателей.
Подоспевшие полицейские раздвинули по сторонам людей, и вертолет, ужасно грохоча, приземлился на середину поляны. Спасатели в жилетах, сверкающих закрепленными к ним скобами и защелками, выскочили из кабины, подошли к обрыву, оценили обстановку и, вернувшись к вертолету, стали готовиться к операции. Один из них пристегнул себя к прочному канату, и вертолет взлетел, а затем начал медленно опускать его к нашему перепуганному дедушке. Оказавшись рядом, спасатель надел на Сергея Александровича жилет, пристегнул к себе ремнями, обхватил руками, и под бурные аплодисменты и победные возгласы присутствующих дедушку опустили на середину поляны. Эту же процедуру проделали и с Василием.
Шум, поздравления, аплодисменты, объятия, фотографии – вся поляна просто бурлила от радости, что эта драма закончилась как в индийском кино. Василий со смехом вспоминал, что он первый раз в жизни летал на вертолете. Когда ликующая толпа вернулась обратно в крепость и веселье продолжилось, Сергей Александрович, выждав немного, спустился к воде и поднялся обратно, бурча себе под нос: «Чего тут панику подняли? Да мне такие склоны, как семечки…».
